Учение о государстве и праве Б. Констана

Прими мой перевод любимого нашего романа. Смиренный литограф, приношу великому живописцу бледный снимок с картины великого художника. Мы так часто говорили с тобою о превосходстве творения сего, что, принявшись переводить его на досуге в деревне, мысленно относился я к суду твоему; в борьбе иногда довольно трудной мысленно вопрошал я тебя, как другую совесть, призывал в ареопаг свой и Баратынского, подвергал вам свои сомнения и запросы и руководствовался угадыванием вашего решения. Не страшитесь однако же, ни ты, ни он: не налагаю на вас ответственности за худое толкование молчания вашего. Иначе моя доверенность к вам была бы для вас слишком опасна, связывая вас взаимным обязательством в случайностях предприятия моего.

Что бы ни было, дар, мною тебе подносимый, будет свидетельством приязни нашей и уважения моего к дарованию, коим радуется дружба и гордится отечество.

К. Вяземский.
Село Мещерское (Саратовской г.)

От переводчика

Если бы можно было еще чему-нибудь дивиться в странностях современной литературы нашей, то позднее появлении на Русском языке романа, каков должно бы было показаться непонятным и примерным забвением со стороны Русских переводчиков. Было время, что у нас все переводили, хорошо или худо, дело другое, по по крайней мере охотно, деятельно. Росписи книг, изданных в половине прошлого столетия, служат тому неоспоримым доказательством. Ныне мы более нежели четвертью века отстали от движений литератур иностранных. появился в свет в последнем пятнадцатилетии: это первая причина непереселения его на Русскую почву.

Он в одном томе – это вторая причина. Переводчики наши говорят, что не стоит присесть к делу для подобной безделицы, просто, что не стоит рук марать. Книгопродавцы говорят в свою очередь, что не из чего пустить в продажу один том, ссылаясь на обычай нашей губернской читающей публики, которая по ярмаркам запасается книгами, как и другими домашними потребностями, в прок так, чтобы купленного сахара, чая и романа было на год, вплоть до новой ярмарки. Смиренное, однословное заглавие – есть третья причина безызвестности у нас Чего, говорят переводчики и книгопродавцы, ожидать хорошего от автора, который не сумел приискать даже заманчивого прилагательного к собственному имени героя своего, не сумел, щеголяя воображением, поразцветить заглавия своей книги.

Остроумный и внимательный наблюдатель литтературы нашей говорил забавно, что обыкновенно переводчики наши, готовясь переводить книгу, не советуются с известным достоинством её, с собственными впечатлениями, произведенными чтением, а просто наудачу идут в ближайшую иностранную книжную лавку, торгуют первое творение, которое пришлось им по деньгам и по глазам, бегут домой и через четверть часа пером уже скрыпят по заготовленной бумаге.

Можно решительно сказать, что превосходнейший роман в своем роде. Такое мнение не отзывается кумовством переводчика, который более, или упрямее самого родителя любит своего крестника. Оно так и должно быть. Автор, не смотря на чадолюбие, может еще признаваться в недостатках природного рождения своего. Переводчик в таком случае движим самолюбием, которое сильнее всякого другого чувства: он добровольно усыновляет чужое творение и должен отстаивать свой выбор. Нет, любовь моя к оправдана общим мнением. Вольно было автору в последнем предисловии своем отзываться с некоторым равнодушием, или даже небрежением о произведении, которое, охотно верим, стоило ему весьма небольшего труда. Во-первых, читатели не всегда ценят удовольствие и пользу свою по мере пожертвований, убытков времени и трудов, понесенных автором; истина не более и не менее истина, будь она плодом многолетних изысканий, или скоропостижным вдохновением, или раскрывшимся признанием тайны, созревавшей молча в глубине наблюдательного ума. Во-вторых, не должно всегда доверять буквально скромным отзывам авторов о их произведениях. Может быть, некоторое отречение от важности, которую приписывали творению сему, было и вынуждено особенными обстоятельствами. В отношениях Адольфа с Элеонорою находили отпечаток связи автора с славною женщиною, обратившею на труды свои внимание целого света. Не разделяем сметливости и догадок добровольных следователей, которые отыскивают всегда самого автора по следам выводимых им лиц; но понимаем, что одно разглашение подозрения в подобных применениях могло внушить Б. Констану желание унизить собственным приговором цену повести, так сильно подействовавшей на общее мнение. Наконец, писатель, перенесший наблюдения свои, соображения и деятельность в сферу гораздо более возвышенную, Б. Констан, публицист и действующее лицо на сцене политической, мог без сомнения охладеть в участии своем к вымыслу частной драмы, которая, как ни жива, но все должна же уступить драматическому волнению трибуны, исполинскому ходу стодневной эпопеи и романическим событиям современной эпохи, которые некогда будут историей.

Трудно в таком тесном очерке, каков очерк в таком ограниченном и, так сказать, одиноком действии более выказать сердце человеческое, переворотить его на все стороны, выворотить до дна и обнажить наголо во всей жалости и во всем ужасе холодной истины. Автор не прибегает к драматическим пружинам, к многосложным действиям, в сим вспомогательным пособиям театрального, или романического мира. В драме его не видать ни машиниста, ни декоратора. Вся драма в человеке, все искусство в истине. Он только указывает, едва обозначает поступки, движения своих действующих лиц. Все, что в другом романе было бы, так связать, содержанием, как-то: приключения, неожиданные перепонки, одним словом, вся кукольная комедия романов, здесь оно – ряд указаний, заглавий. Но между тем, во всех наблюдениях автора так много истины, проницательности, сердцеведения глубокого, что, мало заботясь о внешней жизни, углубляешься во внутреннюю жизнь сердца. Охотно отказываешься от требований на волнение в переворотах первой, на пестроту в красках её, довольствуясь, что вслед за автором изучаешь глухое, потаенное действие силы, которую более чувствуешь, нежели видишь. И кто не рад бы предпочесть созерцанию красот и картинных движений живописного местоположения откровение таинств природы и чудесное сошествие в подземную святыню её, где мог бы он, проникнутый ужасом и благоговением, изучать её безмолвную работу и познавать пружины, коими движется наружное зрелище, привлекавшее любопытство его?

Характер Адольфа верный отпечаток времени своего. Он прототип Чайльд Гарольда и многочисленных его потомков. В этом отношении творение сие не только роман сегоднешний (roman du jour), подобно новейшим светским, или гостинным романам, оно еще более роман века сего. Говоря о жизни своей, Адольф мог бы сказать справедливо: день мой – век мой. Все свойства его, хорошие и худые, отливки совершенно современные, Он влюбился, соблазнил, соскучился, страдал и мучил, был жертвою и тираном, самоотверженцем и эгоистом, все не так, как в старину, когда общество движимо было каким то совокупным, взаимным эгоизмом, в который сливались эгоизмы частные. В старину первая половина повести Адольфа и Элеоноры не могла бы быть введением к последней. Адольф мог бы тогда в порыве страсти отречься от всех обязанностей своих, всех сношений, повергнуть себя и будущее свое к ногам любимой женщины; но, отлюбив однажды, не мог бы и не должен он был приковать себя к роковой необходимости. Ни общество, ни сама Элеонора не поняли бы положения и страданий его. Адольф, созданный по образу и духу нашего века, часто преступен, но всегда достоин сострадания: судя его, можно спросить, где найдется праведник, который бросит в него камень? Но Адольф в прошлом столетии был бы просто безумец, которому никто бы не сочувствовал, загадка, которую никакой психолог не дал бы себе труда разгадывать. Нравственный недуг, которым он одержим и погибает, не мог бы укорениться в атмосфере прежнего общества. Тогда могли развиваться острые болезни сердца; ныне пора хронических: самое выражение недуг сердца есть потребность и находка нашего времени. Нигде не было выставлено так живо, как в сей повести, что жестокосердие есть неминуемое следствие малодушие, когда оно раздражено обстоятельствами, или внутреннею борьбою; что есть над общежитием какое-то тайное Провидение, которое допускает уклонения от законов, непреложно им постановленных; но рано или поздно постигает их мерою правосудия своего; что чувства ничего без правил; что если чувства могут быть благими вдохновениями, то одни правила должны быть надежными руководителями (так Колумб мог откровением гения угадать новый мир, но без компаса не мог бы открыть его); что человек, в разногласии с обязанностями своими, живая аномалии или выродок в системе общественной, которой он принадлежит: будь он даже в некоторых отношениях и превосходнее её; но всегда будет не только несчастлив, но и виноват, когда не подчинит себя общим условиям и не признает власти большинства.

Женщины вообще не любят Адольфа, то есть характера его: и это порука в истине его изображения. Женщинам весело находить в романах лица, которых не встречают они в жизни. Охлажденные, напуганные живою природою общества, они ищут убежища в мечтательной Аркадии романов: чем менее герой похож на человека, тем более сочувствуют они ему; одним словом, ищут они в романах не портретов, но идеалов; а спорить нечего: Адольф не идеал. Б. Констан и авторы еще двух трех романов,

В которых отразился век
И современный человек,

не льстивые живописцы изучаемой ими природы. По мнению женщин, Адольф один виноват: Элеонора извинительна и достойна сожаления. Кажется, приговор несколько пристрастен. Конечно, Адольф, как мущина, зачинщик, а на зачинающего Бог, говорит пословица. Такока роль мущин в романах и в свете. На них лежит вся ответственность женской судьбы. Когда они и становятся сами жертвами необдуманной склонности, то не прежде, как уже предав жертву властолюбию сердца своего, более или менее прямодушному, своенравному, но более или менее равно насильственному и равно бедственному в последствиях своих. Но таково уложение общества, если не природы, таково влияние воспитания, такова сила вещей. Романист не может идти по следам Платона и импровизировать республику. Каковы отношения мущин и женщин в обществе, таковы должны они быть и в картине его. Пора Малек-Аделей и Густавов миновалась. Но после предварительных действий, когда уже связь между Адольфом и Элеонорою заключена взаимными задатками и пожертвованиями, то решить трудно, кто несчастней из них. Кажется, в этой нерешимости скрывается еще доказательство искусства, то есть истины, коей держался автор. Он не хотел в приговоре своем оправдать одну сторону, обвиняя другую. Как в тяжбах сомнительных, спорах обоюдно неправых, он предоставил обоим полам, по юридическому выражению, ведаться формою суда. А сей суд есть трибунал нравственности верховной, которая обвиняет того и другого.

Но в сем романе должно искать не одной любовной биографии сердца: тут вся история его. По тому, что видишь, угадать можно то, что не показано. Автор так верно обозначил нам с одной точки зрения характеристические черты Адольфа, что, применяя их к другим обстоятельствам, к другому возрасту, мы легко выкладываем мысленно весь жребий его, на какую сцену действия ни был бы он кинут. Вследствие того, можно бы (разумеется, с дарованием Б. Констана) написать еще несколько Адольфов в разных периодах и соображениях жизни, подобно портретам одного же лица в разных летах и костюмах.

О слоге автора, то есть о способе выражения, и говорить нечего: это верх искусства, или, лучше сказать, природы: таково совершенство и так очевидно отсутствие искусства или труда. Возьмите на удачу любую фразу: каждая вылита, стройна как надпись, как отдельное изречение. Вся книга похожа на ожерелье, нанизанное жемчугами, прекрасными по одиночке, и прибранными один к другому с удивительным тщанием: между тем нигде не заметна рука художника. Кажется, нельзя ни прибавить, ни убавить, ни переставить ни единого слова. Если то, что Депрео сказал о Мальгербе, справедливо:

D"un mot mis en sa place enseigna le pouvoir,

то никто этому могуществу так не научался, как Б. Констан. Впрочем, важная тайна слога заключается в этом умении. Это искусство военачальника, который знает, как расставить свои войска, какое именно на ту минуту и на том месте употребить оружие, чтобы нанести решительный удар; искусство композитора, который знает, как инструментировать свое гармоническое, соображение. Автор силен, красноречив, язвителен, трогателен, не прибегая никогда в напряжению силы, к цветам красноречия, к колкостям эпиграмы, к слезам слога, если можно так выразиться. Как в создании, так и в выражении, как в соображениях, так и в слоге вся сила, все могущество дарования его – в истине. Таков он в таков на ораторской трибуне, таков в современной истории, в литтературной критике, в высших соображениях духовных умозрений, в пылу политических памфлетов {Письма о стодневном царствования Наполеона; предисловие его к переводу, или подражанию Шиллеровой трагедии: Валленштейн; статья о г-же Сталь, творение: о религии; все политические брошюры его.}: разумеется, говорится здесь не о мнениях его не идущих в дело, но о том, как он выражает их. В диалектике ума и чувства, не знаю, кого поставить выше его. Наконец, несколько слов о моем переводе. Есть два способа переводить: один независимый, другой подчиненный. Следуя первому, переводчик, напитавшись смыслом и духом подлинника, переливает их в свои формы; следуя другому, он старается сохранить и самые формы, разумеется, соображаясь со стихиями языка, который у него под рукою. Первый способ превосходнее; второй невыгоднее; из двух я избрал последний. Есть еще третий способ переводить: просто переводить худо. Но не кстати мне здесь говорить о нем. Из мнений моих, прописанных выше о слоге Б. Констана, легко вывести причину, почему я связал себя подчиненным переводом. Отступления от выражений автора, часто от самой симметрии слов, казались мне противоестественным изменением мысли его. Пускай назовут веру мою суеверием, по крайней мере, оно непритворно. К тому же, кроме желания моего познакомить Русских писателей с этим романом, имел я еще мою собственную цель: изучивать, ощупывать язык наш, производить над ним попытки, если не пытки, и выведать, сколько может он приблизиться к языку иностранному, разумеется, опять, без увечья, без распятья на ложе Прокрустовом. Я берегся от галлицизмов слов, так сказать синтаксических или вещественных, но допускал галлицизмы понятий, умозрительные, потому что тогда они уже европеизмы. Переводы независимые, то есть пересоздания, переселения душ из иностранных языков в Русский, имели у нас уже примеры блестящие и разве только что достижимые: так переводили Карамзин и Жуковский. Превзойти их в этом отношении невозможно, ибо в подражании есть предел неминуемый. Переселения их не отзываются почвою и климатом родины. Я напротив хотел испытать можно ли, повторяю, не насильствуя природы нашей, сохранить в переселении запах, отзыв чужбины, какое-то областное выражение. Заметим между тем, что эти попытки совершены не над творением исключительно Французским, но более европейским, представителем не Французского общежития, но представителем века своего, светской, так сказать, практической метафизики поколения нашего. В подобной сфере выражению трудно удержать во всей неприкосновенности свои особенности, свои прихоти: межевые столбы, внизу разграничивающие языки, права, обычаи, не доходят до той высшей сферы. В ней все личности сглаживаются, все резкия отличия сливаются. Адольф не француз, не немец, не англичанин: он воспитанник века своего.

Вот не оправдания, но объяснения мои. Оспаривая меня, можно будет, по крайней мере, оспаривать мою систему, а не винить меня в исполнении; можно будет заняться исследованием мысли, а не звуков. Даю критике способ выдти, если ей угодно, из школьных пределов, из инквизиции слов, в которых она у нас обыкновенно сжата.

Предисловие

Не без некоторого недоумения согласился я на перепечатание сего маловажного сочинения, выданного за десять лет. Если бы я не уверен был почти решительно, что готовится поддельное издание оного в Бельгии, и что сия подделка, подобно всем другим, распускаемым в Германии и ввозимым во Францию Бельгийскими перепечатальщиками, будет пополнена прибавлениями и вставками, в которых я не принимал участия, то никогда не занялся бы я сим анекдотом, написанным только для убеждения двух или трех собравшихся в деревне приятелей, что можно придать некоторую занимательность роману, в коем будут только два действующие лица, пребывающие всегда в одинаковом положении.

Обратившись к этому труду, я хотел развить некоторые другие мысль, мне раскрывшиеся и показавшиеся несовершенно бесполезными. Я захотел представить зло, которое и самые черствые сердца испытывают от наносимых ими страданий, и показать заблуждение, побуждающее их почитать себя более ветреными, или более развращенными, нежели каковы они в самом деле. В отдалении, образ скорби, причиняемой нами, кажется неопределенным и неясным, подобно облаку, сквозь которое легко пробиться. Мы подстрекаемы одобрением общества, совершенно поддельного, которое заменяет правило обрядами, чувства приличиями, которое ненавидит соблазн как неуместность, а не как безнравственность; ибо оно довольно доброхотно приветствует порок, когда он чужд огласки. Думаешь что разорвешь без труда узы, заключенные без размышления. Но когда видишь тоску и изнеможение, порожденные разрывом сих уз, сие скорбное изумление души обманутой, сию недоверчивость, следующую за доверенностью столь неограниченною; когда видишь, что она, вынужденная обратиться против существа отдельного от остального мира, разливается и на целый мир; когда видишь сие уважение смятое и опрокинутое на себя незнающее более, к чему прилепиться: тогда чувствуешь, что есть нечто священное в сердце страждующем, потому что оно любит; усматриваешь тогда, сколь глубоки корни привязанности, которую хотел только внушить, а разделить не думал. А если и превозможешь так называемую слабость, то не иначе, как разрушая в себе самом все, что имеешь великодушного, потрясая все, что ни есть постоянного, жертвуя всем, что ни есть благородного и доброго. Потом восстаешь от сей победы, которой рукоплещут равнодушные и друзья, но восстаешь, поразив смертью часть души своей, поругавшись сочувствию, утеснив слабость и оскорбив нравственность, приняв ее за предлог жестокосердия: и таким образом лучшую природу свою переживаешь, пристыженный или развращенный сим печальным успехом.

Такова картина, которую хотел я представить в Не знаю, успел ли: по крайней мере, то придает в моих глазах некоторую истину рассказу моему, что почти все люди, его читавшие, мне говорили о себе как о действующих лицах, бывавших в положении, подобном положению моего героя. Правда, что сквозь показываемое ими сожаление о всех горестях, которые они причинили, пробивалось, не знаю, какое-то наслаждение самохвальства. Им весело было намекать, что и они, подобно Адольфу, были преследуемы настойчивою привязанностью, которую они внушали; что и они были жертвами любви беспредельной, которую к ним питали. Я думаю, что по большей части они клеветали на себя, и что если бы тщеславие не тревожило их, то совесть их могла бы остаться в покое.

От издателя

За несколько лет перед сим я ездил по Италии. Разлитием Нето я был задержан в гостиннице Черенцы, маленькой деревеньки в Калабрии. В той же гостиннице находился другой проезжий, вынужденный оставаться там по той же причине. Он хранил молчание и казался печальным. Он не обнаруживал ни малейшего нетерпения. Иногда ему жаловался я, как единственному слушателю моему, на задержку в проезде нашем. Для меня все равно, отвечал он, здесь ли я, или в другом месте. Наш хозяин, который разговаривал со слугою неаполитанцем, находящимся при этом путешественнике и не ведавшим его имени, сказал мне, что он путешествует не из любопытства, потому что не посещал ни развалин, ни достопримечательных мест, ни памятников, ни людей. Он читал много, но без постоянной связи. Он прогуливался вечером, всегда один, и по целым дням сидел иногда неподвижно, опершись головою на обе руки.

В самое то время, когда устроено было сообщение, и мы могли уже ехать, незнакомец сильно занемог. Человеколюбие заставило меня продлить тут пребывание мое, чтоб ходить за больным. В Черенце был только тамошний лекарь: я хотел послать в Козенцу, искать помощи более надежной. Не стоит того, сказал мне незнакомец; вот именно тот человек, который мне нужен. Он не ошибался, хотя, может быть, думал другое; ибо этот человек вылечил его. Я не предполагал в вас такого искусства, сказал он ему с каким-то нерасположением при прощании; потом он поблагодарил меня за мои о нем попечения и уехал.

Спустя несколько месяцев, из Черенцы от хозяина гостинницы получил я в Неаполе письмо с ларчиком, найденным на дороге в Стронголи, по которой мы с незнакомцем отправились, но только розно. Трактирщик прислал мне его, полагая наверное, что ларчик должен принадлежать одному из нас. Он заключал в себе множество давнишних писем, без надписей или с надписями и подписями уже стертыми, женский портрет и тетрадь, содержащую анекдот, или повесть, которую здесь прочтут. Путешественник, которому принадлежали сии вещи, отъезжая, не указал мне никакого способа писать к нему. Я хранил все эти вещи десять лет, не зная, как их употребить. Однажды проговорил я об них случайно некоторым знакомым моим в Немецком городе: один из них просил меня убедительно показать ему упомянутую рукопись. Через неделю рукопись была возвращена мне при письме, которое я поместил в конце сей повести потому, что оно до её прочтения показалось бы непонятным. По этому письму я решился напечатать повесть, убедясь достоверно, что она не может ни оскорбить никого, ни вредить никому. Я не переменил ни слова в подлиннике: даже собственные имена утаены не мною; они, как и теперь, означены были одними заглавными буквами.

После падения власти Наполеона во Франции на трон возвращается династия Бурбонов. Однако с 1789 г. усиливается классовая борьба за утверждение в стране новых, капиталистических отношений. Постоянно велась борьба за влияние на власть. Ситуация была примерно такой: 1. Дворянская аристократия продолжала отстаивать феодальные устои, хотя была вынуждена пойти на установление конституционной монархии, на признании основных экономических и политико-юридических завоеваний революции. 2. Промышленная и торговая буржуазия упорно боролась против реставрации старых порядков, сословных привилегий, настойчиво защищала свободу индивид;а и равенство всех перед законом.

При таких условиях антифеодальну идеологию французской буржуазии в первой половине XIX в. выражали, особенно в области индивидуальных прав и свобод, необходимых для развития капитализма, Бенжамен Констан и Алексис Токвиль.

Наиболее видным идеологом французской буржуазии и духовным отцом либерализма в Европе был публицист, ученый, политический деятель Бенжамен Анри Констан де Ребек (1767-1830). Написал ряд сочинений на политические и историко-религиозные темы в период с 1810 до 1820 г. Потом их собрал и свел в "Курс конституционной политики". Этот "Курс" преподавал в удобной систематической форме либеральное учение о государстве. Сама же работа "Курс" вышла уже после смерти автора.

"Курс" уделяет основное внимание обоснованию: 1. Личной свободы. 2. Свободы совести. 3. Свободы слова. 4. Свободы предпринимательства. 5. Свободы частной инициативы. Констан различает: а) политическую свободу; б) личную свободу. Древние народы знали только политическую свободу. Она сводилась к праву участвовать в осуществлении политической власти (принятие законов, участие в правосудии, в выборе должностных лиц, решение вопросов войны и мира). им предлагались обязательная религия, обычаи, образ жизни, поддерживалась равенство. Новые народы понимают свободу иначе. Право участия в политической власти ценится меньше, потому что государства стали большими и голос одного гражданина уже не имеет решающего значения. Отмена рабства лишила свободных того досуга, которое давало им возможность уделять много времени политическим делам. Воинственный дух древних народов изменился коммерческим духом.

Современные народы заняты промышленностью, торговлей, трудом и поэтому они не имеют времени заниматься вопросами управления, но очень болезненно реагируют на всякое вмешательство государства в их личные дела. Поэтому Констан сделал вывод, что свобода новых народов - это личная, гражданская свобода, состоящая в известной независимости индивидов от государственной власти. Особенно много внимания он уделяет обоснованию религиозной свободы, свободы слова, свободы печати и промышленной свободы.

Констан выступал против регламентации в промышленности, отстаивал свободную конкуренцию. Государство не должно вмешиваться в промышленную деятельность. Он был против законодательной регламентации заработной платы рабочих. Такие действия называл насилием и бесполезными действиями. В своих теориях он вывел такое понятие, как коммерческий дух. В течение сорока лет он, как сам заявил, защищал тот же принцип - свобода во всем.

Определение свободы в "Курсе конституционной политики" стало классическим понятием либерализма. Современная свобода, - писал Констан, - означает право каждого индивида подчиняться только законам, а также его право не быть арестованным или задержанным в результате произвола. Свобода это право каждого выражать свое мнение, выбирать профессию, менять место жительства, иметь собственность. Свобода - это право каждого индивида влиять на управление государством посредством выборов, протестов, петиций, требований.

Констан также предупреждал, что неограниченная власть народа опасна для индивидуальной свободы. Как пример приводит якобінську диктатуру и террор, что принес народный суверенитет. Он его сравнивает с суверенитетом абсолютного монарха. Суверенитет народа не безграничен. Он ограничен рамками справедливости и права индивида. Констан осуждает любую форму государства, где существует "чрезмерный степень власти" и отсутствуют гарантии индивидуальной свободы. Такими гарантиями является общественное мнение, а также разделение и равновесие властей.

В своих политико-правовых теориях Констан отмечал необходимость существования выборной учреждения (представительства). Для этого в государстве должна осуществляться политическая свобода, граждане должны участвовать в выборах. Представительная учреждение обязательно входит в систему высших органов власти. Констан подчеркивал, что политическая свобода есть только гарантия индивидуальной. Поэтому представительная учреждение является органом выражения общественного мнения.

Разделение и равновесие властей Констан изображал в такой способ. В конституционной монархии должна существовать "нейтральная власть" в лице главы государства. Монарх принимает участие во всей власти. Предупреждает конфликты между властями. Обеспечивает согласованную деятельность власти. Монарху принадлежит право вето. Он может распускать выборную палату. Назначать членов наследственной палаты пэров. Осуществлять право помилования.

исполнительная Власть осуществляется министрами, ответственными перед парламентом. Особой властью Констан считал наследственную палату или пэров, он называл ее еще "представительной властью постоянной". В отношении нее Констан все время менял свои взгляды - был за и против.

Законодательную палату выборную Констан характеризовал как "власть общественного мнения". При формировании этой палаты он настойчиво предлагал высокий имущественный ценз. Только богатые люди имеют образование и воспитание, необходимые для осознания общественных интересов. Только владельцы проникнуты любовью к порядку, справедливости и к сохранению существующего. Если бедным предоставить политические права, то они попытаются использовать это для посягательства на собственность. Поэтому политические права следует предоставлять лишь тем, у кого есть доход, дающий возможность существовать в течение года, не работая по найму.

Самостоятельной властью Констан называл судебную власть. Предлагал расширить права местного самоуправления, не считая "муниципальную власть" подчиненной исполнительной власти. Местное самоуправление - это определенная противовес центральной власти. Политико-правовая теория Бенджамена Констана, изложенная в "Курсе конституционной политики", была общепризнанной доктриной государствоведов Франции и ряда других стран.

Проблемами индивидуальной свободы и обеспечения свободой всех переживал Алексіє де Токвиль (1805-1859). На него очень повлиял Бенжамен Констан. Однако его больше интересовали проблемы демократии. Токвиль трактует ее достаточно широко. Демократия - общественный строй, противоположный феодальном, не имеет границ сословных или предложенных обычаями отношений между высшими и низшими классами общества. Это также политическая форма, воплощающая данный общественный строй. Сердцевина демократии - принцип равенства, неумолимо торжествует в истории.

Свобода и равенство, за Токвилем, явления неоднозначные. Отношения между ними также неоднозначны. И отношение к ним тоже разное. Во все времена люди отдают предпочтение равенства перед свободой. Равенство распространяется людям легче. Воспринимается подавляющим большинством. Равенство ежедневно наделяет человека массой мелких радостей. Равенство распространяется на любого и является общей. Радости, доставляемые равенством, не требуют ни жертв, ни намеренных усилий. Чтобы получать удовольствие от равенства, надо просто жить, отмечал Токвиль.

Свобода (свобода политическая) требует от человека напряжения, больших усилий, чтобы доказать свою самостоятельность, делать постоянно свой выбор, отвечать за свои действия и их последствия. Пользование свободой, ее преимущества, достоинства не сказываются, как правило, мгновенно. Удовольствие от свободы получает не столь широкий круг людей, как сторонников равенства. Поэтому Токвиль делает вывод - демократические народы больше любят равенство, чем свободу. А самое трудное - это учиться жить свободными.

Крупнейшая социальная ценность в Токвиля - это свобода. Только благодаря ей человек получает возможность реализовать себя в жизни. От свободы нельзя ожидать каких-то чудес, способных обеспечить всех материальными благами. Кто ищет в свободе чего-либо другого, а не ее самой, тот создан для рабства, Токвиль предупреждал.

Свободу дает демократия. Аристократия - синоним неравенства. Деспотическое правление обесценивает равенство. Поэтому Токвиль считает, что надо: а) избавиться от всего, мешающего установлению разумного баланса равенства и свободы, приемлемого для современной демократии; б) развивать политико-юридические институты, которые обеспечивают создание и поддержание такого баланса.

Токвиль выяснил, что одной из самых серьезных препятствий свободы и, соответственно, демократии в целом является чрезмерная централизация государственной власти. Для того, чтобы не допустить чрезмерной централизации государственной власти необходим разделение властей. Важно поддерживать местное или общинное самоуправление. В нем есть источники народного суверенитета. Суверенитет не безграничен. Верховенство народа тоже имеет свои пределы. Там, где их переступают, возникает тирания. Тирания большинства ничуть не лучше, чем тирания самодержца.

За Токвилем, демократические институты включают свободу печати, религиозную свободу, суд присяжных, независимость судей. Политическое устройство демократического общества должен обязательно утвердить представительную форму правления. Политическая культура граждан демократического общества не должна "приглушать" дух свободы, ослаблять демократически-правовой режим. Токвиль против индивидуализма, самоизоляции индивидов, замыкание их в узких рамках личной жизни, отстранение от участия в общественных делах. Если возникнет такая ситуация, то это чрезвычайно опасная тенденция, которая свидетельствует о социальном заболевания эпохи демократии.

Индивидуализм объективно способствует тем, кто предпочитает деспотическим порядкам, выступает против свободы. Противоядие пагубной разобщенности граждан Токвиль видит в предоставлении им наиболее реальных возможностей жить собственной политической жизнью для того, чтобы получить неограниченное количество стимулов действовать сообща. Гражданственность способна преодолеть индивидуализм, сохранить и упрочить свободу. Ни равенство, ни свобода, взятые порознь, не являются самодостаточными условиями подлинно человеческого бытия. Только будучи вместе, в единстве, люди находят такую возможность, писал в своем труде "О демократии в Америке большой теоретик демократии и последователь либерализма XIX в. Алексис де Токвиль.

Биография

Родился в Лозанне (Швейцария) 25 октября 1767. Учился в Германии, Англии и Шотландии, затем в Париже, где благодаря мадам де Сталь началась в 1795 его политическая деятельность. Поддержал Директорию и Наполеона, после переворота восемнадцатого брюмера стал членом Трибуната (1799–1802), но затем покинул Францию, последовав в ссылку за мадам де Сталь (1803–1814). За границей встречался с Гете и Шиллером, был связан с Шлегелями. В 1814, после возвращения к власти Бурбонов, вернулся во Францию и написал свой первый памфлет О духе завоевания и узурпации (De l"esprit de conqute et de l"usurpation), а в 1816 – роман Адольф (Adolphe), сыгравший известную роль в развитии романтизма и современной психологической прозы (в 1951 были изданы также ранее не известные роман Сесиль, а в 1952 – Интимные тетради). В 1819 стал членом палаты депутатов и одним из ведущих публицистов. После переворота 1830, в котором сыграл значительную роль, стал председателем Государственного совета.

В философской концепции Констана отразились различные влияния, в том числе Вольтера и энциклопедистов, Канта, Шеллинга и Шлегеля, но ближе всего ему были взгляды «идеологов», в частности Кабаниса. Так, он разделял агностическую позицию Кабаниса, считая достоверное знание о первопричинах мира и о существовании души после смерти недоступным для человеческого разума. Главные интересы Констана были сосредоточены вокруг моральных и политических проблем. Констан испытал воздействие стоицизма, но предпочел ему кантовскую мораль долга, хотя и полемизировал с Кантом в работе О политических реакциях (Des ractions politiques), критикуя его за безоговорочное осуждение лжи. Долг, по Констану, основан на свободном выборе, а свобода является основным требованием морали и принципом политики. В отличие от Канта, считал свободу выражением религиозного чувства, свойственного человеку по природе и предполагающего бескорыстие и способность к самопожертвованию.

В политической философии Констан опирался на концепцию общей воли как легитимной силы, способной противостоять различным формам насилия. Общая воля формируется в процессе свободного обсуждения политических событий и проблем, в том числе в прессе. В свободе мышления, дискуссий и печати он видел гарантию от деспотических тенденций, свойственных не только абсолютизму, но и «народному» правлению (демократии).

В трудах О религии, ее происхождении, формах и развитии (De la religion considere dans sa source, ses formes et ses dvloppements, в 5 томах, 1824–1831) и О римском политеизме в его отношении к греческой философии и христианству (Du polythisme romain consider dans ses rapports avec la philosophie grecque et la religion chrtienne, в 2 томах, издана посмертно в 1833) Констан изложил концепцию религии, проходящей в своем развитии три этапа: фетишизма, политеизма и теизма. Традиционный теизм, по мнению Констана, постигнет в конце концов та же судьба, что и предшествующие формы: он столкнется с разрушительной критикой. Высшей формой религии является мистический теизм, основанный на религиозном чувстве.

В честь Констана был назван Броненосец "Бенджамин Констан" (спущен 1892, разоружен 1926).

Биография (Б. В. Томашевский, Л. И. Вольперт )

Фр. писатель, полит, деятель, автор психол. романа «Адольф» («Adolphe, anecdote trouvee dans les papiers d’un inconnu», соч. 1807, изд. 1816), принадлежавшего, согласно определению П. в заметке (1829) о пер. П. А. Вяземского, «к числу двух или трех романов, В которых отразился век, И современный человек Изображен довольно верно С его безнравственной душой Себялюбивой и сухой, Мечтаньям преданной безмерно, С его озлобленным умом, Кипящим в действии пустом» (Акад. XI, 87; ср.: «Евгений Онегин», гл. VII, 22). Поразивший читателей верностью и глубиной психол. анализа, «Адольф» немедленно привлек к себе внимание и в России (пер.: «Адольф и Елеонора, или Опасности любовных связей, истинное происшествие», 1818). П. прочел его, по-видимому, еще в Петербурге, возможно, по совету Вяземского, к-рый познакомился с этим произв. не позднее окт. 1816. Интерес П. к роману Констан был, как и в кругу его знакомых, стойким и долговременным.

По свидетельству Вяземского, они с П. «часто говорили <...> о превосходстве творения сего» (Констан Б. Адольф. СПб., 1831. С. V). Обращаясь в письме от 2 февр. 1830 к К. А. Собаньской по имени героини «Адольфа» Элленоры, П. признался, что оно напоминает ему «жгучие чтения <...> юных лет, и нежный призрак, прельщавший тогда, и <...> собственное существование, такое жестокое и бурное, такое отличное от того, каким оно должно было быть» (Акад. XIV, 64; подлинник по-фр.). Возможно, П. перечитывал роман Констан на юге вместе с Собаньской (предположение Т. Г. Зенгер-Цявловской, см.: Рукою П. (1935). С. 200) и в какой-то мере по нему, в его понятиях, образах и ситуациях, осмыслял и моделировал свои любовные отношения (ср. письмо к Неизвестной от июня - июля 1823 - Акад. XIII, 65-66). Вместе с тем он многократно обращался к нему, решая разные лит. задачи.

В черновиках гл. I «Евгения Онегина» (1823) Констан («Benjamin», «Бенжамен» - Акад. VI, 217) упоминается среди предметов «ученого разговора» и «мужественного спора» Онегина, к-рый сам появлялся в гостиных, «как Адольф, угрюмый, томный» (Акад. VI, 244). Однако, воспринимая Адольфа предтечей и светской модификацией байронического героя («Бенж. Констан первый вывел на сцену сей характер, впоследствии обнародованный гением лорда Байрона». - Акад. XI, 87), П. на этом этапе заменил оба упоминания соответственно «Бейроном» и «Child Нагоld’ом» (то же в наброске предисл. к гл. I - Акад. VI, 527).

В дальнейшем ориентирование на «Адольфа» служило П. для создания деромантизированной, небайронической, реалистической характеристики «современного человека», для психологизации своих произв. и придания им правдоподобия, к-рое находили в романе Констан, также для разработки «метафизического языка» прозы, способного передавать тонкие оттенки мыслей и чувств. «Адольф Констана» упоминается в черновике (Акад. VI, 438) и подразумевается в основном тексте (гл. VII, 22) в числе книг, к-рые читал Онегин. Воздействие «Адольфа» предполагается в первых двух («парижских») главах «». Особенно активно оно проявилось в 1829-1830, будучи стимулировано ожиданием пер. Вяземского, к-рый П. анонсировал в ЛГ (1830. 1 янв. № 1).

В незавершенном «» (1829), вышивая «по старой канве» С. Ричардсона «новые узоры» (Акад. VIII, 50), П. намеревался, по-видимому, представить соврем, светского Ловласа как вариацию Адольфа, о чем предупреждает сопоставление этих героев в третьем письме (Акад. VIII, 47-48). Сюжетная схема «Адольфа» и ряд психол. мотивировок использованы в набросках повести «На углу маленькой площади...» (1829-1831), в к-рой герой типа Адольфа был бы интерпретирован в ироническом плане и тем самым снижен и разоблачен. Текстуальные, ситуативные и др. параллели «Адольфу» многочисленны в гл. VIII «Евгения Онегина» (1830); в «Каменном госте» (1830) реминисценции и прямая цитата (сц. III, ст. 94-97) придают ист. персонажу облик соврем, светского соблазнителя. В принадлежавшем П. экз. романа (3-е ed. Paris, 1824) сделано много помет (Библиотека П. № 813).

Предисл. Вяземского к его пер. «Адольфа», предварительно посланное им П. для ознакомления и замечаний (см. письмо П. А. Вяземского от 17 янв. и ответ П. от 19 янв. 1831. - Акад. XIV, 146), отражает, видимо, и мысли, высказывавшиеся П. в их беседах об этом произв.

В пушк. кругу были хорошо известны полит, соч. Констан (с ними П. познакомился, возможно, раньше, чем с романом) и пользовались популярностью его умеренно-либер. взгляды, сложившиеся под сильным влиянием англ. конституционных принципов. Идеи Констан, отводившего важную роль в гос. устройстве полит. представительству несменяемых наследственных аристократов, отразились в размышлениях и высказываниях П. о рус. аристократии (ср. его выписку из Констан - Акад. XI, 445). В «» (черн. ред. дек. 1833 - март 1834, беловая ред. 1834-1835) пересказаны рассуждения Констан о цензуре (Акад. XI, 236, 264), к-рые ранее отразились в первом «Послании цензору» (1822). Собственные экземпляры полит, соч. Констан, все приобретенные 18 июля 1836, остались у П. неразрезанными (Библиотека П. № 814-816; Арх. опеки. С. 55).

В имевшемся у П. соч. фр. критика Гюстава Планша (Planche, 1808-1857) «Литературные портреты» («Portraits litteraires», 1836) разрезан очерк о Констан (Библиотека П. № 1266).

Лит.

Дашкевич Н. П. А. С. Пушкин в ряду великих поэтов нового времени // Памяти П. С. 184-195. (Отд. изд.: Киев, 1900. С. 100-111); Лернер Н. О. [Рец. на кн.: Констан Б. Адольф: Повесть / Пер. с фр. Е. Андреевой. М., 1915] // Речь. 1915. 12 янв. № 11 (3034). Нов. кн. С. 4; Виноградов Н. Н. К вопросу о литературных вкусах Пушкина // ПиС. Вып. 29/30. С. 9-17; Томашевский Б. В. 1) Французские дела 1830-1831 гг. в письмах Пушкина к Е. М. Хитрово // Письма к Хитрово. С. 339, 351-352, 356 (переизд.: Пушкин и Июльская революция 1830-1831 гг. // Томашевский. Пушкин, II. С. 324, 335-336, 339-340); 2) Из пушкинских рукописей // ЛН. Т. 16/18. С. 284, 286, 288; 3) Пушкин и французская литература // ЛН. Т. 31/32. С. 58-59 (То же // Томашевский. П. и Франция. С. 157-158); 4) Пушкин и история Французской революции // Томашевский. П. и Франция. С. 208; 5) «Маленькие трагедии» Пушкина и Мольер // Там же. С. 306; Ахматова А. А. 1) «Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина // П. Врем. Т. 1. С. 91-114 (То же // Ахматова. О Пушкине. С. 51-89); 2) Неизданные заметки о Пушкине. II. Болдинская осень (VIII-я глава «Онегина») / Публ., вступ. заметка и примеч. Э. Г. Герштейн // ВЛ. 1970. № 1. С. 167-168, 172 (То же // Ахматова. О Пушкине. С. 180-181, 184-185, 192); Лифшиц М. А. Пушкинский временник: Обзор ст. // Лит. критик. 1936. № 12. С. 248-252; Благой. II. С. 254-258; Kappler R. G. Pushkin and Benjamin Constant // Pacific northwest Conference on Foreign Languages. 18th Annual Meeting. Proceedings. Victoria, B.C.: Univ. of Victoria, 1967. Vol. 16. P. 138-148; Яшин М. «Итак я жил тогда в Одессе...»: К истории создания элегии Пушкина «Простишь ли мне ревнивые мечты...» // Нева. 1977. № 2. С. 107-112; Hoisington S. S. Eugene Onegin: Product of or challenge to Adolphe? // Comparative Literature Studies. 1977. Sept. Vol. 14. № 3. P. 205-213; Вольперт Л. И. 1) Вольперт. П. и психол. традиция. С. 102-124; 2) Творческая игра и французская литература: К проблеме становления психологизма Пушкина // Cahiers du monde russe et sovietique. 1991. Avril-Juin. Vol. 32. № 2. P. 206-207; 3) Вольперт. П. в роли Пушкина. С. 117-134; Калинникова Н. Г. Восприятие творчества Бенжамена Констана в России первой половины XIX века; Автореф. дис. ... канд. фи-лол. наук. М., 1993. С. 13-14.

Биография (Большая советская энциклопедия )

Французский писатель, публицист, политический деятель. Родился 25 октября 1767 в Лозанне. Во время Великой французской революции выступал и против роялистов, и против якобинцев, в 1796 - в поддержку Директории. 1799 - 1802 - член законодательного Трибунала. 1803 - 1814 - в эмиграции. 1814 - после реставрации Бурбонов вернулся во Францию. 1815 - по поручению Наполеона I занимался разработкой дополнений к конституции. 1819 - избран в палату депутатов. Во время Июльской революции 1830 способствовал возведению на трон Луи Филиппа. 1830 - был назначен председателем Государственного совета. идеалом государственного устройства считал конституционную монархию по английскому образцу. Умер 8 декабря 1830 в Париже. Автор автобиографического романа "Адольф" (Лондон, 1815; Париж, 1816).

Биография (ru.wikipedia.org )

Бенжамен Констан родился в семье гугенотов. Получил образование у частных учителей, затем в Университете Эрлангена (Бавария) и в Эдинбургском университете (Шотландия). С именем Бенжамена Констана, а также писательницы Ж. де Сталь (дочь Неккера), фактическим мужем которой он являлся, связано зарождение либерального движения во Франции. Бенжамен Констан и Жермена де Сталь познакомились в Женеве в 1794 году, когда после казни Людовика XVI она вместе с отцом отправилась в изгнание в Швейцарию, где на берегу Женевского озера в замке Коппе ожидала конца Террора. После Термидора они вместе вернулись в Париж, где Констан принял в 1795 году французское гражданство.

С 1796 года Констан активно поддерживал Директорию. С 1799-1802 год был членом Законодательного трибунала, а в период с 1803-1814 год находился в эмиграции. В ходе «Ста дней» разрабатывал дополнения к конституции Наполеона I. В 1819 году был избран в палату депутатов . В 1830 году Констан поддержал возвращение монархии и Луи Филиппа.

На протяжении политической карьеры Констана можно проследить двойственность его отношения к революции. С одной стороны он выступал на стороне революции против королевской власти, одобряя и наименее либеральные методы (Директория), а с другой - был критиком, и очень строгим, стиля и нравов того времени.

Бенжамен Констан является одним из представителей прогрессивного романтизма. Им была сделана переделка пьесы Шиллера «Валленштейн», а славу писателя принёс автобиографический роман «Адольф», (Лондон, 1816 год), высоко оценённый А. С. Пушкиным. Главный герой романа оказал заметное влияние на творчество русского поэта, он стал одним из первых образцов романтического героя - «сына века».

Политические и философские взгляды Бенжамена Констана

Свобода личности

Бенжамен Констан был в первые десятилетия XIX в. главным теоретиком французских либералов. Центральная тема его рассуждений, теоретических работ и выступлений в парламенте - свобода личности, взаимоотношения индивида и общества. Индивид - творец идей, которые формируют общественный дух, социальные и политические институты. Поэтому индивид, его духовное совершенствование, идейное развитие - главная забота общества и государства, которое должно гарантировать свободу и независимость, без этого невозможно совершенствование индивида. Именно на принципах свободы, считал Констан, покоится общественная и частная нравственность, основываются промышленные расчеты. Без личной свободы для людей не будет мира и счастья . Индивидуальная независимость, как важная потребность современного человека не должна быть принесена в жертву при установлении политических свобод - такова была ведущая идея рассуждений Констана, центральный пункт его расхождений с демократической концепцией Ж.Руссо. Констан был противником учения Руссо о верховной воле народа, так как считал, что масса может также стать деспотом. Концепция свободы Констана относится к так называемой «негативной» свободе, свободе от вмешательства властей в автономную область личных свобод. Граждане обладают индивидуальными правами, независимыми от всякой общественно-политической власти, а любая власть, нарушающая эти права, становится незаконной. В обосновании этого он видел смысл своей деятельности.

Согласно с понятием о промышленной свободе, Констан был против того, чтобы государство вмешивалось в отношения между предпринимателями и рабочими. Он думал, что политические права следует предоставить богатым людям, у которых есть досуг, образование, независимость. Напротив, он не скрывал страха перед низшими классами; у бедности есть свои предрассудки; бедные, будучи допущены к политическим правам, могут воспользоваться ими для захвата собственности у имущих. Главное по Констану, научиться разумно сочетать и углублять и политическую и личную свободы.

Свобода у древних и у людей нового времени

Констан резко противопоставлял политическую свободу античности и гражданскую свободу людей нового времени. Несмотря на то, что в античности власть должна была быть разделена между всеми гражданами, они считали совместимым с этой коллективной свободой полное подчинение индивида власти общества, так что индивид, суверенный в общественных делах, являлся как бы рабом в частной жизни. Свобода в античных республиках состояла в деятельном участии индивида в общем властвовании, в обладании политическими правами и это было ощутимое преимущество, оно представлялось солидным и льстило самолюбию, в то время как экономическая деятельность, духовное развитие народа было всецело под контролем власти. Люди нового времени, по мнению Констана, хотят полной независимости во всем, что относится к их занятиям, мыслям, верованиям, фантазиям, то есть необходимы свобода вероисповедания, слова, преподавания и воспитания. Следовательно, преимущество, даваемое свободой в современных условиях - это преимущество быть представленным в государственных делах, участвовать в них, производя свой выбор. Таким образом, гражданская свобода как бы готовит к обладанию свободой политической.

При всём при этом, Бенжамен Констан не осуждает классические принципы, не говорит о превосходстве над ними современных, а просто подчеркивает, что применение античных принципов к современным ему условиям приносит страдания людям, заставляет их жить в противоречии с собственной природой. Отвечая на вопрос, как и почему те или иные ошибочные идеи смогли укорениться в реальности, прижиться вопреки, казалось бы, очевидно губительному их воздействию, Констан считал, что «просто существуют явления, возможные в одну эпоху и совершенно невозможные в другую».

Политическое устройство

Констан взвешивает особенности и недостатки различных форм правления, проводит тщательный анализ политической власти в работе «Принципы политики» (1815), где развивает идеи буржуазного либерализма и идеалом государственного устройства считает конституционную монархию по английскому образцу. Что касается политического устройства, то Констан считал, что оно не должно принимать черты равенства как это было в античности, когда власть должна была быть разделена между всеми гражданами. Новое понимание свободы и взаимодействия с властью по Констану означало, прежде всего, гарантии прав личности (защита от произвола властей, право высказывать свое мнение, распоряжаться собственностью, оказывать влияние на решения властей, и т. д.). Независимость индивида в частной жизни возможна, только если власть государства ограничена, неважно при этом, зависит ли её суверенный характер от народа или от монарха. Новые требования управления наилучшим образом, по мнению Констана, обеспечивает представительная система правления, посредством которой нация перепоручает нескольким индивидам то, что не хочет делать сама. При этом, Констан осуждает всякую форму всеобщего голосования. По его мнению, участие в выборах должно быть ограничено кругом граждан, удовлетворяющих имущественному и образовательному цензу.

Идея народного суверенитета. Прогресс европейского общества

В политической философии, Бенжамен Констан уделяет большое внимание идее суверенитета народа, именно этот вопрос в ходе социально-политического развития революционной и послереволюционной Франции превратился в самый острый. Проблемы соотношения свободы и суверенитета народа - опасности отчуждения суверенитета, сущности законной власти - выходят у Констана на первый план. В его толковании принцип суверенитета народа означает, что ни один индивид или даже группа индивидов не имеет права подчинить волю всех граждан своей личной воле, что любая законная власть должна быть делегирована этой общностью граждан. Но и делегируемая таким образом власть не может творить все, что ей заблагорассудится. Руссо, например, с целью усиления легитимности власти настаивал на максимальном расширении всеобщей воли. Бенжамен Конастан настаивает на обратном: какая-то часть человеческого существования должна оставаться исключительно индивидуальной и независимой; она по праву находится вне компетенции общественного целого. То есть суверенитет народа носит лишь ограниченный характер - по отношению к личности. Концепция народного суверенитета и демократии, по мнению Констана - это навязывание человеку XIX в. «свободы», которая могла удовлетворить только древних людей. Такой свободой, считал он, человек нового времени не может довольствоваться.

Огромное значение для будущего Европы и мира Констан придавал свободе экономической деятельности и, как следствие этого, развитию коммерции и индустрии. Он обосновывал тезис, что европейская цивилизация вступает в новый этап своего развития, который он назвал «эпохой коммерции». Благодаря развитию индустрии и коммерции, в результате свободной конкуренции, говорил он, человек обретет, наконец, достаток и отдых. Именно индустриальное развитие принесет народам политические свободы. Развитие индустрии и распространение либеральных принципов - это для Б. Констана две стороны одного процесса.

Констан и религия. Космополитизм Констана

Бенжамен Констан был крайне религиозным человеком, для него совершенно очевидна была всеобщность необходимость религиозного сознания у людей. Поэтому на первом месте среди свобод, необходимых человеку, Констан ставил свободу религиозную. Он выступил с критикой учения Руссо о гражданской религии, признававшей широкое вмешательство государства в дело веры, и настаивал на том, что мысль человека является наиболее священной собственностью, будь она истиной или заблуждением. Положение Хартии 1814 года о католицизме как государственной религии противоречило убеждениям Констана. Он враг религии в форме государственного культа. Бенжамен Констан старается свести религию к степени индивидуального чувства, естественной потребности индивида, стремлении его души к Богу, поэтому предпочтение он отдает протестантской религии.

Учение Констана имело отчетливо космополитический характер. В становлении наций, в развитии их индивидуальных качеств Констан видел закономерный этап на пути эволюции человеческого общества, конечный пункт которой - создание единой ев-ропейской цивилизации, основанной на конституционных принципах, личных свободах индивидов и всемерном развитии индустрии. Европа рассматривалась Констаном как единое целое по своему глубинному содержанию. Поэтому в его основном политическом труде «Курс конституционной политики» (современники сразу же назвали этот труд «учебником свободы») утверждалось, что "масса людей существует под различными именами, они имеют различную социальную организацию, но гомогенны по своей природе. Бенжамен Констан считал, что все народы Европы являются соотечественниками и враждовать могут только руководители государств, но никак не простые их жители. Даже чувство любви к родине он назвал анахронизмом для европейского человека XIX века.

Вывод

Констан также стоял у истоков демократии в нынешнем её понимании как утверждения политической субъективности. Констан решил главную задачу либерализма своей эпохи - он размежевал понятия, которые объединила идея естественного права - общество и власть, политическая организация и реальное функционирование гражданского общества.

У Констана виден переход от ограничивающей концепции политической деятельности (расширение индивидуальных свобод ведет к ограничению свободы политической) к концепции динамической, в которой расширение одной из свобод сопровождается развитием и углублением другой. Разделение гражданского общества и государства явилось открытием принципа исторического развития, и Констан здесь проявляет себя как новатор. История в качестве важнейшего элемента политического измерения становится частью общественной жизни, а также приводит к радикальному перевороту в понимании легитимного общественного времени.

Современниками Б. Констана, развивавшими аналогичные либеральные идеи, но проживавшими в другой стране - Англии, были Иеремия Бентам и Джон Стюарт Милль.

Сочинения

* De la force du gouvernement actuel et de la necessite de s’y rallier (1796)
* Des reactions politiques (1797)
* Des effets de la Terreur (1797)
* Fragments d’une ouvrage abandonne sur la possibilite d’une constitution republicaine dans un grand pays (1803-1810)
* Principes de politique applicables a tout les gouvernements (1806-1810)
* De l’esprit de conquete et l’usurpation (On the spirit of conquest and on usurpation) (1815), памфлет против Наполеона
* Adolphe, роман
* De la religion (1824-1831), 5-томная история древних религий.

Примечания

1. Либерализм Запада XVII-ХХ вв. / Под ред. Согрина В. В. и др. М., 1995 с. 61
2. Большая энциклопедия в 62 томах. Гл. ред. А. Лиманов. Т. 23 КОНВЕЙЕР-КОЭН. М: ТЕРРА, 2006, 592 с
3. Федорова М. М. Французский либерализм до и после революции. Руссо - Констан // Полис 1993. №6
4. 1 2 Виппер Р. Ю. История Нового времени.- К.:Ника-Центр, 1997.
5. Либерализм Запада XVII-ХХ вв. / Под ред. Согрина В. В. и др. М., 1995 с. 62
6. Федорова М.М Французский либерализм до и после революции. Руссо-Констан// ПОЛИС 1993 № 6 С. 132
7. Либерализм Запада XVII-ХХ вв. / Под ред. Согрина В. В. и др. М., 1995с. 63
8. Французский либерализм в прошлом и настоящем / ред. В. П. Смирнова.- М.: Изд-во Моск. ун-та, 2001.- 224 с
9. Либерализм Запада XVII-ХХ вв. / Под ред. Согрина В. В. и др. М., 1995.
10. Эдуард Лабулэ Политические идеи Бенжамена Констана. - М., 1905. - 79с.
11. Кумскова С. Н., М. И. Мирошниченко Либеральное политико-правовое учение конца 18-начала 19в. // Современные проблемы гуманитарных дисциплин. - Кемерово, 1996. - С. 88-91

Список литературы

* Большая энциклопедия в 62 томах. Гл. ред. А. Лиманов. Т.23 КОНВЕЙЕР-КОЭН. М: ТЕРРА, 2006.- 592 с
* Виппер, Р. Ю. История Нового времени.- К.: Ника-Центр, 1997.- 624 с
* Калинникова Н. Г., Луков Вл. А. Ранний этап формирования французского концентра литературного влияния в русском культурном тезаурусе: пример Бенжамена Констана // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». - 2012. - № 1 (январь - февраль) (архивировано в WebCite).
* Констан Б. Принципы политики, пригодные для всякого правления//Французский классический либерализм. М: РОССПЭН, 2000-592.
* Кумскова С. Н., М. И. Мирошниченко Либеральное политико-правовое учение конца 18-начала 19в. // Современные проблемы гуманитарных дисциплин. - Кемерово, 1996.
* Лабулэ Э. Политические идеи Бенжамена Констана. - М., 1905
* Либерализм Запада XVII-ХХ вв. / Под ред. Согрина В. В. и др. М., 1995
* История Франции: учебник для вузов / М. Ц. Арзаканян, П. Ю. Уваров. - М.: Дрофа, 2005.- 474 с
* Федорова М. М. Французский либерализм до и после революции. Руссо - Констан // Полис. 1993. № 6
* Французский либерализм в прошлом и настоящем / ред. В. П. Смирнова. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 2001.- 224 с

Б. Констан о свободе гражданской и свободе политической. Проблема узурпации.

Большую часть работ по вопросам политики, власти, государства Бенжамен Констан (1767–1830 гг.), которого некоторые исследователи считают духовным отцом либерализма написал в период между 1810-1820гг. Затем он их собрал и свел в “Курс конституционной политики”, излагавшей в удобной систематической форме либеральное учение о государстве.

Стержень политико-теоретической конструкций Констана - проблема индивидуальной свободы. Для европейца Нового времени, чью сторону держит Констан, эта свобода есть не что иное, нежели свобода, которой обладали люди в античном мире (так она заключалась в возможности коллективного осуществления гражданами верховной власти, но вместе с тем, такая свобода совмещалась с почти полным подчинением индивида публичной власти, оставляя, таким образом, весьма небольшое пространство для проявления индивидуальной независимости).

Для Констана приемлема лишь та свобода, которая подразумевает личную независимость, самостоятельность, безопасность, право влиять на управление государством. Таким образом индивид не только имеет право совершать по отношению к государству определенные активные действия, но и право игнорировать государство, если в его содействии, помощи или даже присутствии индивид не нуждается. Констан замечает, что последнее обстоятельство есть главное, что позволяет ограничить современное (т.е. либеральное) понимание свободы от политической свободы в том виде, в каком ее понимали Древние.

Говоря об идейно-теоретическом значении констановской постановки проблемы свободы, нельзя не отметить, что ее базисный элемент- антиэтатизм. Противопоставление понятий современной свободы и свободы античной тесно связано со многими фундаментальными идеями, сформулированными Констаном примерно в одно время с Кантом и составившим основу широко известной ныне теории- теории правового государства. Это, пожалуй, главное направление, на котором либеральная мысль в лице Констана сделала значительный шаг вперед по сравнению с просветительской философией XVIIIв.

Констан, как и просветители, исходит из концепции естественных прав. Источник этих прав коренится в самом человеке, в свойствах его характера. Этот источник не имеет никакого отношения ни к государству, ни к его законодательным актам. Право и закон в данном случае-совершенно разные вещи. Государство может считаться “правовым” только тогда, когда оно отделяет сферу своего законотворчества от области некоторых фундаментальных прав личности, которое оно обязуется ни при каких обстоятельствах не нарушать. На каких бы прекрасных принципах не основывалась публичная власть, какие бы благородные цели она не преследовала, любой ее закон утрачивает свой авторитет и обязывающую силу, если только вступает в противоречие с одним из незыблемых прав личности.

К числу прав, покушение на которые делает любую власть “беззаконной”, Констан относит право собственности, право на свободное выражение собственного мнения и иные права, составляющие по его определению содержание “современной свободы”. Нарушающие неприкосновенные права личности Констан называет законы, побуждающие граждан доносить друг на друга, разделяющие граждан на неравноправных в политическом отношении классы.

Материальная и духовная автономия человека, его надежная защищенность законом (в особенности- правовая защищенность частной собственности) стоят у Констана на первом месте и тогда, когда он рассматривает проблему индивидуальной свободы в практически-политическом плане. Сеготочки зрения этим ценностям должны быть подчинены цели и устройство государства.

Естественным ему кажется такой порядок организации политической жизни,при котором институты государства образуют пирамиду, вырастающую на фундаменте индивидуальной основы, неотчуждаемых прав личности, а сама государственность в качестве политического целого венчает собой систему сложившихся в стране различных коллективов (союзов) людей.

Констан не принадлежит к тем либералам, которые хотят, чтобы государство вообще было слабым, чтобы его оказывалось как можно меньше. Он настаивает на ином: на жестком определении конкретной меры социальной полезности институтов власти, на точном установлении пределов их компетенции. Эти же самые процедуры, по сути дела, очерчивают как нужный обществу объем государственной власти, так и необходимое количество (и качество) требуемых государству прав. Недопустимо ослаблять силу того государства, которое действует сообразно указанным прерогативам.

Констан обычно о пяти видах власти, связанных между собой отношениями жесткой субординации. Над исполнительной и судебной Констан помещает королевскую власть, символ беспристрастности и национального единения. В законодательной сфере он видит не одну, а две власти-постоянную представительную (принадлежащую наследственной палате пэров) и власть, представляющую общественное мнение(принадлежащую нижней палате).

В сущности, Констан дифференцирует не виды власти, а ее носителей: его схему трудно считать шагом вперед по отношению к теории Локка-Монтескье.

Королевская власть довольна обширна (король вправе смещать и назначать министров, распускать палату и назначать новые выборы, объявлять войну и заключать мир, назначать несменяемых судей ит.п.) и в то же время практически совпадает с властью министерства, т.к. для многих королевских актов действительно правило контрас сигнатуры.

Нижняя палата - представляет общественное мнение, обладает правом законодательной инициативы наравне с министерством и королем.

Он возражает против принципа ответственности министров перед большинством в нижней палате. Констан полагает, что вполне достаточно юридической ответственности конкретных министров, уличенных в злоупотреблении властью или ином преступлении.

Судом для членов правительства служит палата пэров.

Констан выступает за прямые выборы, но против всеобщих. Относительно высокий имущественный ценз оправдан по двум причинам. Во-первых,для того чтобы человек мог делать вполне оправданный выбор, ему необходимо определенное образование, доступное лишь людям с достаточно высоким уровнем доходов. Во-вторых, избирателями из малоимущих слоев населения нетрудно манипулировать в ходе выборов.

Дополняя свою 5-ти звенную схему, Констан упоминает еще об одном виде власти-о власти “муниципальной”. Он настаивал на невмешательстве центра в дела местного управления. Идея децентрализации-составная органическая часть констановской либеральной концепции, т.к. индивиду необходимо предоставить право самому заботиться о своих экономических и социальных интересах.

Центральное правительство, заинтересованное в процветании своего народа, должно следовать принципу “федерализма” (т.е.хозяйственной и административной децентрализации).

По мнению Констана, современное государство должно быть по форме конституционной монархией. Предпочтение конституционно-монархическому устройству отдается неслучайно. В лице конституционного монарха политическое сообщество обретает, согласно Констану, “нейтральную власть”.

Наряду с институтами государственной власти, контролируемыми обществом и общественным мнением, опирающимся на свободу печати, гарантом индивидуальной свободы должно также выступать право. Это непоколебимая позиция Констана. Право противостоит произволу во всех его ипостасях. Правовые формы суть “ангелы-хранители человеческого общества”, единственно возможная основа отношений между людьми. Фундаментальное значение права, как способа бытия социальности, превращает соблюдение права в центральную задачу деятельности политических институтов.

Большую часть работ по вопросам политики, власти государства Бенжамен Констан (1767–1830), которого исследователи считают даже духовным отцом либерализма на Европейском континенте, написал в период между 1810- 1820 гг. Затем он их собрал и свел в "Курс конституционной политики", излагавший в удобной систематической форме либеральное учение о государстве.

Стержень политико-теоретических конструкций Констана – проблема индивидуальной свободы. Для европейца Нового времени (чью сторону держит Констан) эта свобода есть нечто иное, нежели свобода, которой обладали люди в античном мире. У древних греков и римлян она заключалась в возможности коллективного осуществления гражданами верховной власти, в возможности каждого гражданина непосредственно участвовать в делах государства. Вместе с тем свобода, которая бытовала в эпоху античности, совмещалась с почти полным подчинением индивида публичной власти и оставляла весьма небольшое пространство для проявлений индивидуальной независимости. Свобода же современного европейца – личная независимость, самостоятельность, безопасность, право влиять на управление государством. Прямое постоянное участие каждого индивида в отправлении функций государства не входит в ряд строго обязательных элементов данного типа свободы.

Материальная и духовная автономия человека, его надежная защищенность законом (в особенности – правовая защищенность частной собственности) стоят у Констана на первом месте и тогда, когда он рассматривает проблему индивидуальной свободы в практически-политическом плане. С его точки зрения, этим ценностям должны быть подчинены цели и устройство государства. Естественным ему кажется такой порядок организации политической жизни, при котором институты государства образуют пирамиду, вырастающую на фундаменте индивидуальной свободы, неотчуждаемых прав личности, а сама государственность в качестве политического целого венчает собой систему сложившихся в стране различных коллективов (союзов) людей.

Констан уверен: люди, будучи свободными, в состоянии самостоятельно и разумно реализовать себя в жизни. Они способны за счет своих индивидуальных усилий и без воздействия какой-либо надличностной силы обеспечить себе достойное существование. Руководствуясь этими представлениями, Констан серьезно корректирует руссоистский тезис о необходимости всемогущества народного суверенитета. Его границы должны кончаться там, где начинается "независимость частного лица и собственная жизнь" этого лица. Наличие подобных рамок превращает сдерживание власти и контроль над ней в краеугольные принципы политико-институционального устройства общества.

Однако Констан отнюдь не принадлежит к тем либералам, которые хотят, чтобы государство вообще было слабым, чтобы его оказывалось как можно меньше. Он настаивает на ином: на жестком определении конкретной меры социальной полезности институтов власти, на точном установлении пределов их компетенции. Эти же самые процедуры, по сути дела, очерчивают как нужный обществу объем государственной власти, так и необходимое количество (и качество) требуемых государству прав. Политическим идеалом Констана никогда не было государство пассивное и маломощное.

Современное государство должно быть по форме, как полагал Констан, конституционной монархией. Предпочтение конституционно-монархическому устройству отдается не случайно. В лице конституционного монарха политическое сообщество обретает, согласно Констану, "нейтральную власть". Она – вне трех “классических” властей (законодательной, исполнительной, судебной), независима от них и потому способна (и обязана) обеспечивать их единство, кооперацию, нормальную деятельность. Идея королевской власти как власти нейтральной, регулятивной и арбитражной – попытка вписать соответствующим образом модернизированный институт монархии в устройство правовой государственности.

Наряду с институтами государственной власти, контролируемыми обществом, и общественным мнением, опирающимся на свободу печати, гарантом индивидуальной свободы должно также выступать право. Это – неколебимая позиция Констана. Право противостоит произволу во всех его ипостасях. Фундаментальное значение права как способа бытия социальности превращает соблюдение права в центральную задачу деятельности политических институтов.

4. Политико˗правовые взгляды А.Токвиля.

Обеспечить индивидуальную свободу всеми правомерными средствами для ее полнокровного осуществления и прочной защиты стремился и знаменитый соотечественник Констана, его младший современник Алексис де Токвиль (1805–1859). Две яркие работы Токвиля "О демократии в Америке" и "Старый режим и революция" создали ему авторитетное имя в науке о политике и государстве.

Предмет его наибольшего интереса составили теоретические и практические аспекты демократии, в которой он усматривал самое знаменательное явление эпохи. Демократия трактуется им широко. Она для него олицетворяет такой общественный строй, который противоположен феодальному и не знает границ (сословных или предписываемых обычаями) между высшими и низшими классами общества. Но это также политическая форма, воплощающая данный общественный строй. Сердцевина демократии – принцип равенства, неумолимо торжествующий в истории.

Если перспективы демократии и равенства (понимаемого как равенство общественного положения разных индивидов, одинаковость их стартовых возможностей в сферах экономической, социальной, политической жизнедеятельности) у Токвиля никаких особых забот не вызывали, то судьбы индивидуальной свободы в условиях демократии очень волновали его. Он считал, что торжество равенства как такового не есть стопроцентная гарантия воцарения свободы. Другими словами, всеобщее равенство, взятое само по себе, автоматически не приводит к установлению такого политического строя, который твердо оберегает автономию индивида, исключает произвол и небрежение правом со стороны властей.

Свобода и равенство, по Токвилю, – явления разно-порядковые. Отношения между ними неоднозначные. И отношение людей к ним тоже различное. Во все времена, утверждает Токвиль, люди предпочитают равенство свободе. Оно дается людям легче, воспринимается подавляющим большинством с приязнью, переживается с удовольствием.

Иное дело – свобода (в частности, свобода политическая). Существование в условиях свободы требует от человека напряжения, больших усилий, связанных с необходимостью быть самостоятельным, делать всякий раз собственный выбор, отвечать за свои действия и их последствия. Пользование свободой, если угодно, – определенный крест; ее преимущества, достоинства не дают себя знать, как правило, мгновенно. Высокое удовлетворение, которое приносит она, испытывает не столь широкий круг людей, какой охватывает сторонников равенства. Поэтому демократические народы с большим пылом и постоянством любят равенство, нежели свободу.

Сам Токвиль убежден в следующем: современная демократия возможна лишь при тесном союзе равенства и свободы. Любовь к равенству, доведенная до крайности, подавляет свободу, вызывает к жизни деспотию. Деспотическое правление, в свою очередь, обессмысливает равенство. Но и вне равенства как фундаментального принципа демократического общежития свобода недолговечна и шансов сохраниться у нее нет. Проблема, по Токвилю, состоит в том, чтобы, с одной стороны, избавляться от всего, мешающего установлению разумного баланса равенства и свободы, приемлемого для современной демократии. С другой – развивать политико-юридические институты, которые обеспечивают создание и поддержание такого баланса.

Если сверхцентрализация власти, отвергаемая Токвилем, сводит на нет свободу, то целый ряд политико-юридических установлений демократического профиля, напротив, "работает" в пользу свободы индивида и общества, укрепляет ее. К числу подобного рода установлений Токвиль относит: разделение властей, местное (общинное) самоуправление, в котором он усматривает истоки народного суверенитета. Токвиль отнюдь не думает, что этот суверенитет беспределен, верховенство народа тоже имеет свои границы. Там, где их преступают, возникает тирания, тирания большинства, ничуть не лучшая тирании властителя-самодержца.

В ряд упомянутых выше демократических институтов Токвиль помещает также свободу печати, религиозную свободу, суд присяжных, независимость судей и т.п. Интересная деталь: Токвиля весьма мало занимает вопрос, каким надлежит быть конкретно политическому yстройству демократического общества – монархическим или республиканским. Важно, по его мнению, лишь то, чтобы в этом обществе утвердилась представительная форма правления.

Токвиль тонко исследует и тщательно описывает особенности политической культуры граждан формировавшегося западного демократического общества. Его беспокойство вызывали такие проявления этой культуры, которые приглушали дух свободы, ослабляли демократически-правовой режим. Он, в частности, порицает индивидуализм, усиливавшийся по мере выравнивания условий существования людей. Самоизоляция индивидов, их замыкание в узких рамках личной жизни, отключение от участия в общественных делах – чрезвычайно опасная тенденция. Это - зловещее социальное заболевание эпохи демократии. Индивидуализм объективно на руку тем, кто предпочитает деспотические порядки и тяготится свободой. Противоядие пагубной разобщенности граждан Токвиль видит в предоставлении им как можно больших реальных возможностей «жить своей собственной политической жизнью с тем, чтобы граждане получили неограниченное количество стимулов действовать сообща». Гражданственность способна преодолеть индивидуализм, сохранить и упрочить свободу.

Ни равенство, ни свобода, взятые порознь, не являются самодостаточными условиями подлинно человеческого бытия. Только будучи вместе, в единстве, они обретают такое качество. Токвиль – выдающийся теоретик демократии и одновременно последовательный либерал – глубоко постиг ту истину, что либерализм должен пойти навстречу демократии. Этим в эпоху выхода масс на общественно-политическую сцену, в эпоху культа равенства спасется высшая либеральная ценность – свобода.